Начало пути.

Марево, омут. Это все равно, что ловушка. Это клетка, у которой решетки по всему периметру – и изнутри, и снаружи. Не выбраться, не вздохнуть чистого воздуха, который не пропитан отвратным металлическим смрадом крови и гниющей, подпаленной плоти. От этой какофонии тошно, хочется сбежать, словно трусливый зверь, поджав хвост, и скрыться в иной клетке – где гораздо опаснее, чем на этой чертовой территории, которая, кажется, собрала в себе всех духов.
И тебе не куда не деться. Не убежать, растворяясь в безмолвной тени, которая готова принять тебе лишь по твоему хотению – она всегда укроет он незадачливых взглядов, окутывая бестелесной дымкой.

Тебе не выбраться из этого капкана, смирись. Просто выдохни и не вдыхай. Задержи дыхание;  услышишь, как рушатся стены в голове, рождая какой-то чёртов реквием. «Финита». Скажи это слово. Смакуй его на устах. Протяни звуки настолько, чтобы полностью смириться с неминуемым, и понять суть – это бесов конец.
Гори. Гори для того, чтобы согреть эти мертвецкие руки с ледяными пальцами, либо для того, чтобы выжечь весь кислород из лёгких. Дыши углекислым газом, коим наполнен воздух на мили вокруг, и, задыхаясь, танцуй на чужих костях.

Сходи с ума; говори, ври, что это все дух, что это не ты; разговаривай по ночам сам с собой, теряй рассудок медленно и со вкусом – наслаждайся каждым мгновеньем, пока будешь сгорать в собственном огне. Чудес не бывает. Бывают лишь кошмары, которые все ошибочно считают легендами; добро вы придумывается сами, а зло рождается само в ваших сердцах, его не подчинить, не выскрести, не искоренить.
И губами шепчи проклятое «Прекрати», точно зная, что ничего не прекратиться. Не закончится.
– Хватит, – рычит почти что в пустоту, но Хати не затыкается. Он что-то шепчет, хохочет прямо в ухо, царапает череп и медленно, растягивая гласные, произносит: «Мне-е ску-у-чно-о-о. Развесели меня».
Раскол молчит, упорно игнорирует духа, потому что знает – стоит ему открыть рот, как чужой разум, поселившийся у него в голове, мгновенно начнет сквернословить и обсуждать с ним присоединение к Порченным – это, конечно же, никогда не произойдет. Пока солнце высоко и пока Хати почти полушутя рассказывает насчет своих стремлений, Сколл может его контролировать, но стоит только духу впасть в ярость и начать брать полный контроль над телом волка, как тот мгновенно потеряет разум – и тогда уж точно беды не миновать.

Но пока все было относительно спокойно – дух ныл про то, что ему скучно и он хочет полюбоваться на внутренности вепря, и приближенный морщиться, вспоминая одну из не самых замечательных встреч с этим животным – в память о нем остался шрам.
– Я хочу посмотреть, что внутри у вепря. Завали его. И мне не нравится то, как один из них смотрел на меня.
– Вообще-то, он смотрел на меня.
– Тебе привиделось. Он точно смотрел на меня.
– Хати…
– Я, кажется, попросил тебя завалить вепря. Не вижу, чтобы ты спешил на его поиски.
Раскол вздыхает –  часто его бесит и одновременно веселит этот проклятый всеми богами дух, заставляющий его делать порою опасные вещи. Сейчас у вепрей опасный период и даже группа хорошо подготовленных волков, которые заранее продумали тактику, опасаются идти на него – не то, что одинокий Сколл с духом в голове; им не выстоять, даже если они приложат все усилия. Однако волк, старательно делая вид, что погружен в поиск животного, поспешно замолчал, ступая по ещё мерзлой земле. Вид, предоставляющийся его взору, был довольно скуден – многочисленные ели с огромными лапами, высокие сосны, будто упирающиеся в сам небосвод; весь вид местности не нагонял особого воодушевления на волка, но духу, по всей видимости, он нравился – или, по крайней мере, навивал хоть какие-то воспоминания, позволяющие Хати закрыть свой рот.
Порченный неожиданно остановился, задумчиво смотря на белую фигуру впереди – это явно была юная волчица, однако Сколла волновало другое – что она могла забыть на территории стаи? Он потянул носом воздух и уловил запах Чернолесья; кивнув своим мыслям, волк поспешил к незнакомке.
– Эй, что ты тут дела… – окликнул он волчицу, когда подходил ближе, однако половина слова застряли у него в глотке, и Расколу потребовалось пара мгновений, чтобы отойти от легкого шока и опять вернуть себе возможность говорит. – Абра? А где Эск?
Оглянувшись и поняв, что нигде супруги нет, приближенный вновь уставился на дочь, на этот раз – слегка возмущенно.
– Итак, юная леди, не говори мне, что ты снова сбежала.

– Мне кажется, это не вепрь.
– Заткнись.

Сколл никогда не был близок со своими детьми – он не часто видел их, и уж точно никак не мог участвовать в их развитии. Да и не был он, по правде говоря, уверен, что из него вышел бы отличный отец – одержимый духом, он не мог контролировать себя в вечернее время суток, поэтому, отчасти, где-то глубоко в душе даже был благодарен Эск, что та запрещала видеться с детьми. Но, с другой стороны, он был зол на эту чертову несправедливость – он видел своих щенков лишь в официальной обстановке, когда те желали поскорее уйти, как и, частично, сам Сколл – он не мог терпеть угнетающую атмосферу, повисшую грозовой тучей над головами; не мог терпеть то, что в глазах его волчица танцевали молнии, и она была готова в любой момент наброситься на приближенного. Она не доверяла ему. Но он не винил её в этом; он хотел бы видеть, как растут юные волчата, как они учатся охоте и как в очередной раз пытаются куда-то сбежать; к сожалению, во время всех натянутых встреч, для Раскола его дети были одинаковыми – скучающими, порою собранными и почти одинаковыми. Он не знал их настоящих, не ведал их победы и огорчения – не знал, как они растут и познают мир. Между ними не было никаких мостов – он был для них почти что посторонним волком, которого они не были обязаны называть отцом, но порченный чувствовал болезненный укол и натянуто растягивал губы в улыбке – все хорошо, все так и должно быть.

Ложь. Сколл лжет сам себе, что все в порядке.

Но ничего не в норме – и мир волка рушится стремительно; быстрее, чем он может обернуться, посмотреть, оставить в памяти этот момент прекрасной реальности; остаются позади дни былого, въевшееся со страхом отца детство, мимолетная, но насыщенная юность. Стены собственной цитадели крошатся, и в защите появляется брешь.

– Знаешь, твоя собственная семья делает тебя слабее, – как-то заявил ему Хати; тому не нужен слабый сосуд. И теперь, кажется, Раскол действительно понимает, что он чертовски слаб – он запутался в этих тонких, почти что невесомых сетях, как бабочка в паутине грозного паука. Ему не выбраться; не спастись; он считает Хати конченым безумцем, который, все же, открывает ему глаза на реальные вещи – на собственные пороки и слабости.
– Знаешь, я передумал.
– Что?
– Я не хочу смотреть на внутренности вепря.
Хати замолкает и Сколл терпеливо ждет продолжения его речи, замечая краем глаз, что Абра спешит к нему. Он прекрасно помнит, как в первый раз познакомился с ней – Эск просто представила их друг другу, без лишних слов, без каких-то моральных подготовок; она будто била наотмашь, сказала, как отрезала и оставила их в той неловкой ситуации. Раскол желал бы другого первого знакомства – со словами, которые подготовили бы щенков к важному этапу в их жизни – или появление отца, не имеющего возможности видеться с детьми и слишком порченного для них, нельзя назвать важным?

– Если ты пустишь корни и покроешься мхом прямо здесь, то твоя мать спустит с меня три шкуры и повесит на ближайшем суку. Если ты хочешь этого, то, прошу, приступай, – заметив, что Алба начала рыть ямку, волк весело хмыкнул, глубоко в душе чувствуя напряжение, исходящее от духа.

– Я хочу посмотреть, что внутри у этой маленькой волчицы.

Порой, мир устроен так, что многого в нем мы даже не пытаемся понять. Прост опускаем на самотек. Как и тот факт, что нашими телами управляют духи, ну или не управляют. Тут уж решайте сами.
Каждый раз ты слышишь мой голос и противишься его указаниям. Все порченные как порченные, а ты себя в лапах держишь. Я вижу как по ночам ты съеживаешься в фантомных болях и лижешь мнимые раны. Раньше ты кусала лапы до крови, просто чтобы насытить наше с тобой альтер-эго. Тебе не хватало той крови, что ты не в силах была пролить. Что для тебя справедливость, Хасхерид? Пустое ли слово?
Так вы и шли. Молча, под покровом ночи. Как же заезжено, не кажется? Но, во всяком случае, как оно есть. Двигаются звери в ночи, в попытках показать миру свое существование. А миру и плевать.  Буквально сейчас же он может стереть всех нас со своего лица, подобно человеку, прибившего комара на своей шее. Трупы растут из грунта, прямо под вашими лапами; вы просто их не замечаете.

Когда вы пришли к цели, появившейся в вашем списке незваным гостем, ты остановилась так резко, будто тело внезапно свело в судорогах. Но, понятное дело, это было не так. Ты замерла, одним ухом слушая насторожившуюся самку, а глазами пожирая Пустого. Чего ты вечно пялишься на него с такой хладностью, будто ненавидишь? Или то было безразличие, по твоим глазам ничего не понять, если ты сама того не хочешь.
— ... Все понятно?
Ия не успевает закончить, как ты уже срываешься с места в ровном шаге, пару секунд еще не отрывая взгляда от самца. О, ты была безумно в него влюблена, но не смела проявить это внешне. Тебе не кажется, что ты палишь себя с потрохами, дурочка? Твой возлюбленный тоже выполняет приказ. Не нравятся мне эти контролеры, зачем мы вообще пришли к стайным шакалам, Хас?
— Потому что я боюсь остаться одна. Уколи меня своим мнимым языком, Молох. Я готова. — Мысленно тянешь ты в своей отнюдь не пустой голове. Твой разум будто делится на две части. Поверхность, которая отвечает за все окружающее; за все твои действия и их последствия. И глубь, в которой ты успеваешь думать совсем не о том, что делаешь. В этой глубине ты будто теряешь слова, которые так хотела бы сказать Пустому. Именно Пустому, а не его духу.  Слова любви никогда не соскальзывали с твоего языка. Я даже не припомню таких моментов, чтобы ты обронила лишнее слово, как голодный волк свои слюни над добычей. В этом ты держалась молодцом.
Постой, не раскрывай все карты!

Обходишь по другую сторону незнакомых волков. Ты чувствуешь не столько их запахи, сколько слышишь звуки. Ты не крадешься, опустив голову. Ты медленно и аккуратно ступаешь, подобно болотной цапле - неслышно и изящно. О, быть тобой - настоящее искусство! Слышала, Хас? Она тебе указывает. Она на год младше тебя, а она контролер! Неужели ты не можешь командовать? Ты ведь лучше их всех, даже лучше того Пустого!
— Прекрати. — Злобно.
Ты щуришь глаза, оставляя в поле зрения волка с молодой волчицей. От них веет мокрой овчиной, волчиной, да и чем только от них не пахло! Тебе многие запахи часто кажутся какими-то новыми, просто потому, что на обоняние ты полагалась в меньшей мере, ежели на слух. И сейчас ты прислушивалась "поверхностью" разума к происходящему, а "глубиной" старалась услышать дыхание Пустого. Но второе у тебя не выходило. Слишком тихо вел себя этот волк. Слишком хорошо выполнял указания.
Тебе это не нравится. Обойди со спины дальше, подойди же к пустому и закати скандал как тупоголовые самки, ведомые лишь желанием плодиться! Да почему же ты так не делаешь, Хас, почему постоянно рассчитываешь что-то, думаешь как поступить. Почему не пускаешь все на самотек? Я так хочу пролить чужую кровь, Ха-а-а-ас... И ты выходишь. Не сказать, что ты отдалилась от Ии. Сохатая постоянно была в пределах пары сажней*. Ты выходишь, тряхнув головой, молча окинула присутствующих взглядом. Ты явно не портила момент, потому что знала, что вас и так заметят. Тем более, что сейчас Пустого могли учуять, а ты своим появлением повторно застанешь врасплох незнакомцев.
Ия начала диалог и, пожалуй, будет лучше, если ты не будешь открывать свою мерзкую пасть в случае непредвиденных обстоятельств (с наигранным восторгом). Снова щуришь багровые глаза, в которых отражался свет безоблачного неба. Теперь казалось, будто на твоей темной морде не было ни одной бугоринки или складочки, а лишь два алых полумесяца в глазных впадинах. Впечатляет? Вряд ли. Ты создавала ауру так называемых "грустных мыслей", дабы незнакомцы не чувствовали себя столь уверенно даже на своих родных территориях.

* сажень - около пяти метров

У Сколла все холодеет внутри; в его душе медленно наступает зима – она запускает свои пальцы, сеет смуту и неспешно, лениво, порывает все морозом. Холодно. Страшно. И страх этот скользкими щупальцами заполняет нутро, размножаясь, как раковые клетки. Сердце бешено бьется об грудную клетку, ломает ребра и застревает в горле комом, не дающим вымолвить и слова. Черный, тошнотворный дым заполняет голову, затуманивает взгляд. Тихий вздох обдирает сухую глотку. Хати сжигает дотла все — чувства, эмоции, остатки надежды и жизнь. Сердце бьется медленно, нехотя гоня кровь по организму; почему-то ему дико хочется смеяться. Наверное, он даже улыбается. Просто дичайший приступ смеха, подкатывающий к горлу и щекотящий нутро. Реальность искажается и в глазах темнеет – Хати отпускает хватку, но продолжает шептать на ухо неразличимые в этом гуле слова.
Духу ведь до невыносимости скучно и он настырно повторяет свой почти что приказ, думая, что Сколл мгновенно ринется выполнять его.
– Ты слышишь, черт тебя за лапу? Я хочу увидеть, что внутри у этой маленькой волчицы.
Хати почти как маленький капризный ребенок – он, не спрашивая, забирает то, что ему не принадлежит, высказывает все прямо, не скрывая – хотя, от части, эта черта присуща и Расколу, – он слишком эксцентричный, не умеющий сдерживать себя; он иногда напоминает самого волка.

– Прекрати, – волк мягко фыркает, видя, что Абра подходит к нему ближе и насмешливо дует в ухо, мгновенно отскакивая, приглашая присоединится к ней в её маленькой сценке. Она ведет себя слишком по-детски – спустя пару секунд озарение нисходит до головы Сколла и тот осознает, что его дочери ещё не стукнул даже год – хоть она уже и является переярком, характер и замашки остаются теми же; хоть приближенный и не воспитывал своих детей, не видел, как они растут, он все же понимал, что их характеры кардинально отличаются друг от друга – выращенные в ежовых рукавицах Эск, они не переняли все её черты, хотя, скорее всего, к этому стремились. О Абре волку была известно одно – она вечно прибывает в детстве, часто сбегает и рвется разузнать абсолютно все на свете. А ещё она не боится порченного; зато этот самый порченный почти что боится её; Раскол делает шаг назад, выдыхает, и успокаивает внутри Хати, рвущегося повеселиться – он до одури жаждет разорвать в клочья Абру, за которую так сильно беспокоится сосуд.
Сколлу приходится все время контролировать Хати – и если днем у него это отлично получается, то ночью дух берет своё, полностью переворачивая мир волка; Раскол боится за свою семью – он живет в постоянном страхе, что может сорваться и навредить тому, кто ему дорог и небезразличен. Абра своим присутствие провоцирует духа, и Сколл уже набирает в легкие воздух, чтобы вновь спросить насчет того, что же она тут забыла, как их неожиданно прерывают.
Шаги волк услышал не сразу – либо кто-то прекрасно знал, как маскироваться, либо приближенный действительно был слишком сильно погружен в свои мысли. Волк оборачивается и с большим трудом подавляет в себе рык – он прекрасно знает, кто стоит пред ним и какими неприятностями это может обернуться для стаи. Для него, в частности; Хати мгновенно затихает и, притаившись, всматривается в незнакомку, будто читает её – серая волчица, крупная и знакомая где-то на интуитивном уровне – у духа внутри что-то скручивается, он жадно сглатывает и шипит волку:
– Наша.

Сколл чувствует напряжение духа, чувствует его эмоции, которые эхом долетают до него; собственное напряжение накатывает волнами и порченный старается сдерживать ту бурю, что полыхает внутри, вырывается рыком и приподнимает холку. Он рвано шепчет Абре: «Не лезь», и, выпрямляется, обращаясь к волчице:
– Зачем пожаловали на наши земли, Порченная?
Он знал это – духи чувствуют друг друга и Хати нетерпеливо возится, тщетно пытаясь вырвать контроль из лап волка – он знает, он видит, к какой стает она принадлежит – этот запах, слишком сильный, дурманящий, он стоит на каждой пограничной метке и выводит из себя Сколла лишь сильнее. Волк не хочет видеть, чувствовать или ощущать себе подобных.  Эти Порченные с духами на «ты», в отличие от самого Раскола, которому находить компромисс с Хати крайне трудно.
Волк чувствует чужой запах – и вперед, из тени деревьев, выступает ещё одна волчица – черная, как ночь, с чужим разумом, который обитает в её голове точно также, как и Хати в голове Сколла.

– Хати, боже, скажи, что ты хочешь узреть их внутренности.

Отредактировано Сколл (2017-04-20 17:18:21)